Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя

с точки зрения прибыльности и даже составил уже приблизительную смету на будущее; все это он излагал вдохновенным тоном романтического пажа, признающегося в долго скрываемой любви. И зачарованная госпожа Эдуэн пришла в себя лишь в тот миг, когда очутилась в объятиях Октава. Он подталкивал ее к дивану, в полной уверенности, что она готова ему уступить.

– Господи, так вот вы ради чего… – с легкой печалью промолвила она, отстраняя его, словно расшалившегося ребенка.

– Да, да, ради этого! Я люблю вас! – вскричал Октав. – Умоляю, не отталкивайте меня. С вашей помощью я совершу переворот в торговле…

И он выдал до конца заготовленную длинную тираду, звучавшую так фальшиво. Госпожа Эдуэн не прерывала его, она слушала, стоя и снова перелистывая конторскую книгу. Потом, когда Октав смолк, ответила:

– Я все знаю, мне уже это говорили… Но я думала, что вы умнее прочих, господин Октав. И вы меня огорчили, в самом деле огорчили – я ведь полагалась на вас. А впрочем, молодым людям всегда не хватает здравого смысла… В таком магазине, как наш, нужен порядок, идеальный порядок, а вы стремитесь к переменам, которые все поставят с ног на голову. Здесь я не женщина, для этого у меня слишком много дел… ну подумайте сами: вы ведь такой здравомыслящий человек, как же вы не поняли, что я никогда не пойду на это, – во-первых, потому, что это глупо, во-вторых, бесполезно, а главное, у меня, к счастью, нет никакого желания.

Октав предпочел бы, чтобы она возмутилась, разгневалась, заговорила о высоких чувствах. Но ее бесстрастный голос, спокойная рассудительность практичной, уверенной в себе женщины привели его в полную растерянность. Он почувствовал себя смешным.

– Мадам, сжальтесь надо мной, – пролепетал он, все еще на что-то надеясь. – Вы не представляете, как я страдаю.

– О нет, вы не страдаете. И уж во всяком случае, скоро оправитесь… Однако там стучат, вам лучше отпереть дверь.

Октаву поневоле пришлось отодвинуть засов. В коридоре стояла мадемуазель Гаспарина – она пришла узнать, ожидаются ли сорочки с прошивками. Запертая дверь ее крайне удивила. Но она слишком хорошо изучила госпожу Эдуэн и, увидев ледяное лицо хозяйки и убитое – Октава, чуть заметно усмехнулась, глядя на него. Это привело его в ярость, он счел ее виноватой в своем фиаско. И когда Гаспарина ушла, внезапно объявил:

– Мадам, я нынче же вечером покидаю ваш магазин.

Это явилось полной неожиданностью для госпожи Эдуэн; она изумленно взглянула на него:

– Но почему же? Я ведь вас не увольняю… И то, что случилось, ровно ничего не значит, я не боюсь.

Эти слова окончательно взбесили Октава. Нет, он уйдет сейчас же, он не желает длить свои мучения ни минуты больше!

– Ну как угодно, господин Октав, – ответила она, как всегда невозмутимо. – Я сейчас же выплачу вам жалованье… В любом случае компания будет сожалеть о вашем уходе – вы работали прекрасно.

Выйдя на улицу, Октав понял, что вел себя как последний дурак. Пробило четыре часа, приветливое весеннее солнце золотило угол здания на площади Гайон. Октав шел по улице Сен-Рош куда глаза глядят, злясь на самого себя и мысленно прикидывая, как ему следовало бы действовать. Во-первых, почему он не попробовал переспать с этой Гаспариной? Она наверняка была бы не против; впрочем, ему, в отличие от Кампардона, не нравились такие скелетины, да и вряд ли он добился бы успеха: эта девица явно принадлежала к числу тех, кто сурово отваживает случайных любовников – что называется, на одно воскресенье, – когда у них есть постоянные, с понедельника по субботу. Далее: что за дурацкая мысль – стать любовником хозяйки! В магазине следовало зарабатывать деньги, а не требовать все разом – и хлеб и постель! В какой-то миг Октав, подавленный вконец, решил было повернуть обратно, прийти в «Дамское Счастье» и покаяться перед хозяйкой. Однако мысль о госпоже Эдуэн, такой неприступной и невозмутимой, разбудила в нем оскорбленную гордость, и он пошел дальше по улице Сен-Рош. Что сделано, то сделано, тем хуже! Он решил посмотреть, нет ли в церкви Кампардона, чтобы посидеть вместе с ним в кафе за рюмкой мадеры. Это отвлечет его от грустных мыслей.

Октав прошел через вестибюль к коридору, ведущему в ризницу, темному и грязному, как в притоне. Здесь он остановился в нерешительности, пристально оглядывая неф, как вдруг услышал чей-то голос:

– Вы, верно, ищете господина Кампардона?

Это был аббат Модюи, узнавший его. Архитектор сегодня отсутствовал, но аббат твердо решил показать молодому человеку, как реставрируют капеллу Голгофы, – эти работы чрезвычайно интересовали его самого. Он провел гостя за хоры и первым делом продемонстрировал ему капеллу Святой Девы, со стенами, облицованными белым мрамором, и алтарем, над которым возвышалась скульптурная группа в стиле рококо: младенец Иисус между святым Иосифом и Богородицей; далее, в глубине нефа, они прошли мимо капеллы Поклонения волхвов, где горели семь светильников в золотых канделябрах и стоял золотой алтарь, мерцавший в желтоватом полусвете, который создавали раззолоченные витражи. Однако дощатые перегородки слева и справа закрывали проход к апсиде, а трепетное безмолвие над черными, коленопреклоненными тенями, бормочущими молитвы, грубо нарушали удары кирки и голоса каменщиков, сливавшиеся в бесцеремонный грохот стройки.

– Проходите же, – сказал аббат Модюи, подбирая полы сутаны. – Я сейчас вам все объясню.

По другую сторону перегородки высились кучи сбитой штукатурки; вскрытый угол церкви, белый от строительной пыли и мокрый от разлитой воды, смотрел на улицу. Слева была еще видна Десятая станция (Иисус, распятый на кресте), а справа – Двенадцатая (Святые жены вокруг креста с распятым Иисусом). Однако группа промежуточной, Одиннадцатой станции (Иисус, умирающий на кресте) была снята и прислонена к стене – над ней-то сейчас и трудились рабочие.

– Вот, представьте себе, – продолжал священник. – У меня появилась мысль осветить центральную группу Распятия лучом естественного света, падающим сверху, из отверстия в куполе… Вы понимаете, какой эффект это произведет?

– Да-да, – прошептал Октав; эта экскурсия по разоренной церкви, среди строительного мусора, отвлекала от собственных тяжких раздумий.

Аббат Модюи, с его звучным голосом, выглядел сейчас руководителем рабочих сцены, распоряжавшимся установкой какой-то главной декорации.

– И естественно, здесь требуется идеальная, суровая простота – одни только каменные стены, никакой росписи, ни одного золотого мазка. Нужно, чтобы это походило на крипту, на что-то вроде мрачного подземелья… И вот тут самое сильное впечатление произведет фигура Христа на кресте, а у его ног – Богоматерь и Мария Магдалина. Я помещу распятие на вершине утеса, а белые фигуры скорбящих – внизу, на сером фоне; и тогда этот мой свет из отверстия в куполе озарит их, словно невидимый луч, словно животворное сияние, и фигуры выступят из полумрака, приобщенные этим божественным светом к жизни вечной… Вы увидите это, увидите! – И, обернувшись, аббат крикнул одному из рабочих: – Да уберите же оттуда Деву Марию, а то, не дай бог, сломаете ей ногу!

Рабочий подозвал напарника. Вдвоем они обхватили статую Девы Марии, подняли и потащили в сторонку, словно рослую белую девицу, упавшую в обморок.

– Поаккуратнее! – кричал аббат, пробираясь следом за ними через груды обломков, о которые уже порвал подол своей сутаны. – Ну-ка, погодите!

Он помог рабочим, подсунув руки под спину Марии, и отошел, весь перепачканный известковой пылью.

– Итак, – продолжал он, вернувшись к Октаву, – представьте себе, что две широкие двери нефа вон там, перед вами, распахнуты и вы можете пройти в капеллу Богоматери. А дальше, минуя алтарь и капеллу Поклонения волхвов, вы увидите в глубине сцену Распятия… Представляете, какое впечатление будут производить эти три огромные фигуры, эта драматическая сцена – простая и безыскусная, в глубине скинии, за пределами этого таинственного полумрака, вдали от витражей, ламп и золотых канделябров?! Ну, каково ваше мнение? Я полагаю, что это будет завораживающее зрелище, не правда ли!

Аббат разглагольствовал не умолкая, с радостным смехом, крайне гордый своим замыслом.

– Я думаю, что даже самые отъявленные безбожники и те будут потрясены, – сказал Октав, чтобы доставить ему удовольствие.

– Не правда ли! – вскричал тот. – Я жду не дождусь, когда все будет на своих